Вдруг мы откроем кофейню и разбогатеем?
— Мы — это ты и кто ещё? Я тут страдаю, между прочим, — я с тоской посмотрел в окно. — Меня бросила девушка, меня уволили с работы, а теперь я пью цитрусовое безумие.
— Это называется апелькофе , запомни. И тебя никто не увольнял — ты сам сказал, что "взял паузу".
— Взять паузу — это не тогда, когда она уезжает в Париж с учителем йоги по имени Сандро!
Лея рассмеялась. Смеялась она так, будто и правда верила, что всё это — не катастрофа, а просто странная глава в странной книжке под названием «Жизнь Эрика».
— Эрик, — сказала она, немного тише. — Ты всё ещё дышишь. Значит, не всё потеряно. Может, пора уже наконец что-то сделать не потому что надо, а потому что хочется?
— А если я хочу просто поспать?
— Тогда иди и спи. Но сначала доешь круассан.
Я посмотрел на нее. В ее глазах не было жалости — только свет, как от старой лампы на кухне, где все всегда чуть теплее, чем надо. Я взял чашку. Отпил. Кофе был ужасен, но я вдруг улыбнулся.
— Откроем кофейню?
— С названием «Цитрусовые крахи».
— Гениально.
Мы сидели на кухне среди утреннего хаоса, и в этой смеси апельсинов, боль и смех вдруг были чем-то живым. Что-то произошло в начале.
Мы действительно открыли кофейню.
Ну как «открыли» — сняли крошечное помещение на улице, где раньше, кажется, продавались ортопедические стельки. Лея раскрасила стену в тёплый мандариновый цвет, повесила старые грампластинки на потолок и написала на двери мелом: «Цитрусовый крах. Кофе, который вы не забудете — даже если захотите».
— А если никто не придёт? — спросил я в день открытия.
— Тогда мы просто будем пить кофе сами. До конца дней. «Ты — мой любимый краш, Эрик», — сказала она и быстро вернулась.
/Краш (сленг) (англ. Crush) — человек, которому очень нравится, объект наслаждения для души/
Я застыл. Краш? Она никогда такого не говорила. Обычно мы просто… существовали рядом, как два несчастных фрика в мире взрослых. Она — с безумными идеями. Я — с ранами от былых неудач, заклеенными легкой иронией.
— Лея…
— Да-да, не обращай внимания. Я пошутила. Или нет. А может и да. А может…
Я подошёл к ней, аккуратно, как к коту, которого хочешь погладить, но боишься, что он укусит.
— Мне всегда казалось, что ты делаешь этот апельсиновый кофе, потому что хочешь разрушить мир.
— Я хотела разрушить твою тоску, — пробормотала она. — Но он разрушил желудок.
Мы оба засмеялись, и в этот момент на кухню вошёл первый посетитель — старик с глазами, как будто он видел рождение джаза.
— У вас есть обычный чёрный? — спросил он подозрительно.
— У нас есть «горький цитрус», «меланхоличный латте» и «отпуск Сандро», — ответила бодро Лея. — Всё с апельсином.
Старик посмотрел на нас. Долго. Потом сказал:
— А можно просто горячую воду?
Мы налили ему кружку и подарили Круассан. Он ушёл, ничего не заплатив. Мы были счастливы.
В тот вечер я запер дверь, подошёл к Леи, которая сидела на подоконнике с ногами на кассе, и сказал:
— Я больше не хочу паузы.
— А я не хочу больше притворяться, что ты мне просто друг.
Я поцеловал ее. Горько-сладко. Как наш кофе. Как всё лучшее в жизни, что происходит не по плану.
И пусть кофе у нас был ужасен, но любовь — вроде бы ничего такого.
Потом к нам пришли какие-то студенты и увидели тикток, назвав нас «лучшими странными баристами в городе». На следующий день у нас стояла очередь.
А ещё через неделю к нам пришёл Сандро. Он заказал "отпуск Сандро", усмехнулся и сказал:
— Хорошее название. Удачи, Эрик. Удачи, Лея.
Мы переглянулись.
— Ты знал, что он в городе?
— Нет, а ты?
— Нет.
Нам почему то стало очень уютно и хорошо, потом рассмеялись.
И поцеловались снова — на фоне жужжащей кофемолки, запаха апельсина и новой жизни, которую мы случайно себе заварили.